Бремя частной собственности
22.10.14 19:51 | Добавить в избранное
В комментариях к рассказу про мужние кружевные трусы меня попросили объяснить, как я дошла до такой жизни, что не могу волевым решением отправить этот жалкий артефакт и подобные ему мизерабли на свалку истории. Придется, видимо, приоткрыть завесу над моим темным прошлым.
Дело в том, что я выросла в семье, где понятие "частная собственность" трактовалось настолько витиевато, что понять, кто "право имеет", было довольно мудрено. Родители из каких-то передовых педагогических соображений считали, что частная собственность в доме полагается только дее- и правоспособным гражданам с паспортом и правом голоса на выборах, а низы этой социальной иерархии должны жить при коммунизме и обобществлении благ. Либерально мыслящие слои низов в лице моей старшей сестры создали революционную ситуацию и вынуждены были эмигрировать к бабушке, которая признавала право индивида на частные книги, игрушки, носки и подштанники. Остались мы с младшей.
Когда у меня, в принципе, право голоса и паспорт появились, семейные традиции уже успели закоснеть и стать нерушимыми. В результате я стала обнаруживать следы явного обобществления на вещах, добытых собственным непосильным трудом. Символами апофеоза ущемления прав трудящихся стали три вещи: туфли, носки и трусы. Сестрица в 13 лет уже имела мой размер обуви и одежды и охотно пользовалась коммунистическим принципом "Каждому по потребностям". Когда у нее возникала потребность в туфлях, она легко пользовалась моими - то есть "общественными". Когда ей лень было стирать свои носки, мои тут же переходили в разряд имущества, подлежащего экспроприации.
Замечу вскользь, что грязь влияла на носки совершенно волшебным образом: после одного дня применения по назначению они - ура, ура! - таки становились частными и без всякого протеста возвращались законному владельцу. Стирка освобождала сей предмет гардероба от буржуазных предрассудков и снова переводила его в разряд коммунистического достояния. Понемногу этот принцип распространился и на прочую одежду, а также на невосполнимые ресурсы в виде духов, косметики, колготок, гелей для душа и пр.
Но венцом реализации идеологии "Все вокруг колхозное" стали трусы. Добиться от высших иерархов и народных масс признания моего права хотя бы на частные трусы оказалось невозможным.
И вот тогда мне стало понятно: как только пролетариат скинет с себя цепи угнетателей, частная собственность будет поставлена во главу угла. Тут старик Крупский слезает с броневичка, надевает кепочку и заканчивает экскурс в историю политических течений. Его место занимает г-н Юнг с психологической концепцией "Все от детства".
По-видимому, мое нынешнее болезненное отношение к частной собственности в отдельно взятой семье вызвано именно вот таким печальным опытом. Поначалу, когда у меня еще не было своей отдельно взятой семьи, все было еще веселее: взять без разрешения мою вещь по тяжести последствий приравнивалось к "ухватить меня без спросу за задницу".
Мои друзья быстро уловили, что ключевое слово здесь - не "взять", а "без разрешения". Можно рыться в моем холодильнике и выбирать, что повкуснее; можно схарчить последнюю пироженку; залезть в мой рюкзак в поисках сигарет; тестировать по очереди на разных частях тела мою парфюмерию; можно вообще разнести полквартиры к общеизвестной матери, но только после торжественного ритуала получения высочайшего согласия. К счастью, мои друзья - все-таки люди воспитанные, хотя по ним иногда этого не скажешь, и до совсем уж личных вещей и тяжких разрушений дело никогда не доходило.
Потом в доме появился муж. Его, щедрого пофигиста, моя привычка испрашивать позволения на пользование и распоряжение его вещами сначала удивляла, потом раздражала, потом угнетала, но в конце концов он познал дао, с чем его можно поздравить. Дао же заключается в том, что, уважая чужое право, я тем самым утверждаю свое. Ровно по юридическим канонам и, если хотите, библейскому принципу "Поступай с другим так, как хочешь, чтобы он поступал с тобой".
Естественно, бриллиант моей души никогда не порывался пользоваться моими прокладками (хотя один раз мы сообща таки сделали из них стельки для рыбацких ботинок, гы) или разгуливать в моей одежде, но ему никогда не придет в голову выбросить какую-то мою вещь, будь это даже трусы прошлого века, расползшиеся в антикварные кружева. Я, само собой, поступаю аналогичным образом. Судьбу личных вещей имеет право вершить только их законный владелец. Судьбу общего имущества - да, такое у нас тоже есть! - мы решаем коллегиально, назначая судебный процесс с обвинителем ("Приговорить к выкидыванию, ибо негодно суть!") и защитником ("Протестую, ибо заслуживает шанса на исправление!"). Это, конечно, муторно, но закон есть закон.
Дело в том, что я выросла в семье, где понятие "частная собственность" трактовалось настолько витиевато, что понять, кто "право имеет", было довольно мудрено. Родители из каких-то передовых педагогических соображений считали, что частная собственность в доме полагается только дее- и правоспособным гражданам с паспортом и правом голоса на выборах, а низы этой социальной иерархии должны жить при коммунизме и обобществлении благ. Либерально мыслящие слои низов в лице моей старшей сестры создали революционную ситуацию и вынуждены были эмигрировать к бабушке, которая признавала право индивида на частные книги, игрушки, носки и подштанники. Остались мы с младшей.
Когда у меня, в принципе, право голоса и паспорт появились, семейные традиции уже успели закоснеть и стать нерушимыми. В результате я стала обнаруживать следы явного обобществления на вещах, добытых собственным непосильным трудом. Символами апофеоза ущемления прав трудящихся стали три вещи: туфли, носки и трусы. Сестрица в 13 лет уже имела мой размер обуви и одежды и охотно пользовалась коммунистическим принципом "Каждому по потребностям". Когда у нее возникала потребность в туфлях, она легко пользовалась моими - то есть "общественными". Когда ей лень было стирать свои носки, мои тут же переходили в разряд имущества, подлежащего экспроприации.
Замечу вскользь, что грязь влияла на носки совершенно волшебным образом: после одного дня применения по назначению они - ура, ура! - таки становились частными и без всякого протеста возвращались законному владельцу. Стирка освобождала сей предмет гардероба от буржуазных предрассудков и снова переводила его в разряд коммунистического достояния. Понемногу этот принцип распространился и на прочую одежду, а также на невосполнимые ресурсы в виде духов, косметики, колготок, гелей для душа и пр.
Но венцом реализации идеологии "Все вокруг колхозное" стали трусы. Добиться от высших иерархов и народных масс признания моего права хотя бы на частные трусы оказалось невозможным.
И вот тогда мне стало понятно: как только пролетариат скинет с себя цепи угнетателей, частная собственность будет поставлена во главу угла. Тут старик Крупский слезает с броневичка, надевает кепочку и заканчивает экскурс в историю политических течений. Его место занимает г-н Юнг с психологической концепцией "Все от детства".
По-видимому, мое нынешнее болезненное отношение к частной собственности в отдельно взятой семье вызвано именно вот таким печальным опытом. Поначалу, когда у меня еще не было своей отдельно взятой семьи, все было еще веселее: взять без разрешения мою вещь по тяжести последствий приравнивалось к "ухватить меня без спросу за задницу".
Мои друзья быстро уловили, что ключевое слово здесь - не "взять", а "без разрешения". Можно рыться в моем холодильнике и выбирать, что повкуснее; можно схарчить последнюю пироженку; залезть в мой рюкзак в поисках сигарет; тестировать по очереди на разных частях тела мою парфюмерию; можно вообще разнести полквартиры к общеизвестной матери, но только после торжественного ритуала получения высочайшего согласия. К счастью, мои друзья - все-таки люди воспитанные, хотя по ним иногда этого не скажешь, и до совсем уж личных вещей и тяжких разрушений дело никогда не доходило.
Потом в доме появился муж. Его, щедрого пофигиста, моя привычка испрашивать позволения на пользование и распоряжение его вещами сначала удивляла, потом раздражала, потом угнетала, но в конце концов он познал дао, с чем его можно поздравить. Дао же заключается в том, что, уважая чужое право, я тем самым утверждаю свое. Ровно по юридическим канонам и, если хотите, библейскому принципу "Поступай с другим так, как хочешь, чтобы он поступал с тобой".
Естественно, бриллиант моей души никогда не порывался пользоваться моими прокладками (хотя один раз мы сообща таки сделали из них стельки для рыбацких ботинок, гы) или разгуливать в моей одежде, но ему никогда не придет в голову выбросить какую-то мою вещь, будь это даже трусы прошлого века, расползшиеся в антикварные кружева. Я, само собой, поступаю аналогичным образом. Судьбу личных вещей имеет право вершить только их законный владелец. Судьбу общего имущества - да, такое у нас тоже есть! - мы решаем коллегиально, назначая судебный процесс с обвинителем ("Приговорить к выкидыванию, ибо негодно суть!") и защитником ("Протестую, ибо заслуживает шанса на исправление!"). Это, конечно, муторно, но закон есть закон.
комментарии:
добавить комментарий
Пожалуйста, войдите чтобы добавить комментарий.
добавить комментарий
Пожалуйста, войдите чтобы добавить комментарий.