Времена года

Ехали в машине. Меладзе и Лепс завывали: «Обернииитесь! Обернииитесь!..» И тут безо всякой причины со мной произошло нечто непостижимое: мои руки схватили из воздуха палочки для игры на цимбалах и стали во всю дурь аккомпанировать. Я упоенно, не побоюсь этого слова, играла, я просто наслаждалась. В воздухе летали ноты, название которых я не вспомню и после сыворотки правды. Ноты всякие-разные: одиночки с закрученным хвостиком, парные и вообще странной формы - под двумя палочками, похожие на жуков.

Сказать, что удивилась – не сказать ничего. Вздрагивать при словах «музыкальная школа» я перестала только после того как вышла замуж, видимо, благотворно повлияла регулярная половая жизнь. Психологи говорят, что психика защищается тем, что стирает из памяти наиболее травмирующие воспоминания. Почему тогда я четко помню все муки, связанные с получением музыкального образования, но память абсолютно избавилась ото всех навыков и знаний, приобретенных в музыкальной школе? Я начисто забыла всю нотную грамоту и, пожалуй, выделю из всех закорючек только скрипичный ключ. Я с трудом отличу Прокофьева от грустного Моцарта. Я не сыграю даже собачий вальс, а ведь его играют все, кто когда-либо проходил мимо фортепьяно.

Какое же это было истязание - тащиться в музыкалку. Голодный, уставший после школьной физры бездарь с нотной папкой, ободранной о заборы по дороге. Идешь и не ждешь ничего хорошего. Знаешь, что скоро технический, а ты ничего не разучил. Бездарь-фаталист, ты предвидишь, что ничего и не разучишь толком, потому что с удовольствием берешь палочки в руки и садишься за инструмент, только для того, чтобы заработать денег. А что вы думали? Брат платил мне деньги, чтобы я НЕ играла. Ведь это очень тяжело для окружающих - находиться в одном помещении с человеком, который на расстроенном инструменте в течение нескольких часов разучивает один малюсенький музыкальный отрезок. Когда он меня раскусил, стал просто забирать палочки и прятать.

А этот судный День технического экзамена? Ты просто чувствуешь, как у тебя при виде даты в календаре начинает подниматься температура, ты бледна, тебя тошнит. Ты сидишь за опостылевшими цимбалами, на проклятой сцене, перед ненавистной комиссией. Аккомпаниатор начинает, ты каменеешь и … не вступаешь. Она начинает снова и выделяет для тебя место, где ты должна вступить. Но ты не вступаешь, надеясь где-то в глубине души, что им надоест и они скажут «следующий». Но они ждут, эти инквизиторы. Аккомпаниатор играет снова, приостанавливается в месте, где тебе надо вступить, и машет гулькой. Тут нервы не выдерживают, и ты начинаешь играть, не в склад, не в лад, закрыв глаза, отвернув лицо в сторону, колотишь что есть силы…

Я не доучилась до выпускных экзаменов ровно полгода. Я пришла домой, мама занималась стиркой. Не разуваясь и в шубе, рухнула на колени и казала: «Я больше туда не пойду». Моя цимбалопреподавательница звонила и убеждала маму, что я не раз пожалею об отсутствии у меня диплома. Мама соглашалась, обреченно поглядывала, но ничего не говорила. После того как поздним вечером мой отец отвез инструмент и поставил во дворе музыкальной школы, звонки прекратились. Теперь я думаю: какой это был, в сущности, музыкальный момент - снежинки кружатся над безмолвными цимбалами. Это песнь. Это нега.

- Кто вообще ее туда записал? - долго переспрашивали родственники друг друга, но дело не раскрыли…

Когда Меладзе с Лепсом отмучились, муж сказал: «Это как в армии, ненавидишь строевую подготовку, дуболомом Урфина Джуса ощущаешь себя… А потом, в один веселый день идешь по улице, свободный от всего этого, и тебе вдруг как захочется маршировать!..»